Ознакомительная версия.
– Нет, не секрет. И об Антоне, и о Сережке.
– И как умудряемся совмещать? – делаю шаг, чтобы и её увлечь во-он к тому огромному валуну у самого берега, что так похож на собачий профиль.
– А я и не совмещаю. То об одном, то о другом. Но вот прицепилась мыслишка и не отстаёт: ну, допустим, уйду я от Антона, выйду за Сережку…
– А что… уже? Так далеко зашло? – и даже приостанавливаюсь.
– Да нет, не «уже», и не «зашло», а просто предполагаю: ну, уйду от Антона, выйду за другого и что? Может, и он таким же окажется.
– Может, и «может», – улыбаюсь, ободряюще.
И снова иду, посматривая на валун: как же похож отсюда на профиль моего любимого Вильки! И уши его, и мордочка короткая… и куда тогда запропастился, покинув меня?
– А раз «может», то ничего быть не может, – вдруг отсекает спутница моего Вильку.
– Линочка, с кем не может?
– С кем, с кем… Ни с тем, ни с другим.
– Ну, «с тем»… если это Серёжа, всё просто: уедешь, да и дело с концом, но как тебе быть с «другим»?
Линка снова останавливается, подходит к самой воде, но набегающая волна грозится дотянуться до её ног, и она отступает:
– А с Антоном еще не знаю «как». Может, посоветуешь? Ведь у тебя, Аннуш, опыт…
– Линка, опыт-то есть, но мой не может пригодиться всем подряд, ибо люди разные, а вот подсказать что-то… – И достаю свой блокнотик. – Послушай, что в библиотеке выудила: «В телесном и духовном смыслах Эрот – демон…»
– Может, Эрос?
– Эрос, Эрот… Греческие философы утверждали, что это – одно и то же лицо… если можно так о них сказать. Так вот: «Эрот – демон, одухотворяющий людей в их влечении к истине, добру и красоте, залог могучего стремления мужчины к самозавершению и бессмертию, которое он реализует в продуктах человеческой деятельности и потомках».
– Ну и?.. – не поняла.
– А то «и»… Если мужчина перестаёт стремиться к истине, добру и красоте, реализуя всё это «в продуктах человеческой деятельности», то остаётся в нем что? – спрашиваю с интонацией учителя к ученику.
– А остаётся ему реализовывать себя в потомках, – смотрит на меня, как смекалистая ученица.
– Молодец, моя девочка! – смеюсь.
– Ой, только не надо, не надо меня – девочкой! – словно отстраняет ладонью.
И уже идёт прямо по гребню намытой волнами гальки, непременно наступая на остриё гребня и молчит. Рушит гребень и молчит.
– А при чём же эти маленькие несчастные голыши, которые топчешь так безжалостно?
– Они не при чем. Я не при чём. Ты не при чём. Антон не при чем. А кто – при чём? – останавливается, резко оборачиваясь. И глаза у неё!.. Нет, уже не карие, а темню-ющие.
Не к добру это.
В дневник. «Ездила в Феодосию
Серо, зябко. У причала – корабли. Волны остервенело хлещут берег и в них, то взлетая на гребнях, то прячась, мечутся буйки – обелиски погибшим морякам.
И вьются, вьются над ними чайки… словно неуспокоенные души моряков.
Дом Айвазовского17, его картины – чудо! Особенно – «Среди волн». Нет, не могу понять: как сумел художник так!.. передать прозрачность воды!
Музей Александра Грина18. В углу – нос бригантины, на стенах – канаты, из них же – узлы на носу парусника. Зачем? Для чего в музее писателя – декорации театра? И туристов, как селедок в бочке, – ни-ичего не рассмотреть.
Дорога назад – через Коктебель19. И над морем вдруг – вершина с могилой Максимилиана Волошина. Высоко, обрывисто! И сжалось сердце… Будто кто-то близкий – там».
Мы еще нежимся в постелях, ибо спешить некуда – небо снова затянуто, море беснуется. И я перечитываю странички из Набокова, Линка шепчется о чем-то с Лидой, но иногда они тихо смеются, строят рожицы, а вот сейчас она поднимает свои стройные ножки и делает ими круговые движения… как и каждое утро, и это значит, что скоро встанет и займётся утренним туалетом. Но вначале уходит умываться Лида, а Линка спрыгивает с койки, бесцеремонно выхватывает у меня книжку, закрывает, и подсаживается на краешек кровати:
– Аннуш, хватит читать, лучше послушай живого человека, который… Сон я видела странный, может, разгадаешь?
– Линка, – прощаю ей бесцеремонность, – я не верю снам и, естественно, не умею их разгадывать, но давай, рассказывай, а вдруг и выдам что-либо.
– Сидим с Антоном на берегу мутной, широченной реки, другого берега не видать! – И замолкает, смотрит в окно, словно и сейчас высматривая другой берег. – И вода в реке прямо вровень с берегом! И несёт мимо нас какой-то мусор, сучья деревьев, обрезки досок… – Замолчала. Еще что-то хочет высмотреть? – И сидим мы так, что я не вижу его, а только слышу. – Лицо грустнеет, глаза темнеют: – А еще слышу и другой голос, женский. И она, эта невидимая женщина, уговаривает Антона пойти за ней, манит, зовёт… – Линка, ау! Не улетай туда, в свой сон, вернись, я здесь! И она возвращается, но со странноватой улыбкой: – Но Антон молчит.
– И весь сон? – улыбаюсь рядовой улыбкой, что б и она…
– Весь. Больше ничего не помню. – Ну да, Линка возвратилась, она уже прежняя: – И как, что думаешь о моём сне?
– Ой, даже и не знаю… – И впрямь, ну что сказать то? – Но, если веришь в сны, то хотела бы посоветовать эту манящую женщину не воспринимать как женщину, а…
– А как мужчину? – уже хихикает.
И это хорошо. Пусть лучше вот так…
– Ну, не как мужчину, а как ситуацию, в которой вы с Антоном сейчас прибываете, и из которой тебе надо выбираться и решать: что же делать?
– Решать, решать… – резко подхватывается: – Не хочу сегодня ничего решать! Мы с Лидкой вечером идём развлекаться.
– Только ли с Лидкой?
– Нет, не только, – и глазки её вспыхивают. – Серёжа с другом нас в ресторан пригласили, так что…
– Рада за тебя, но…
– Да не будет никакого «но», не бойся! Просто мне с ним весело и легко.
Уговорила Линку поехать со мной в Старый Крым, в Керч, в каменоломни Аджимушкая20 и вот… Всё серовато-коричневое, – горы, поля, мелькающие деревья, нестройные ряды виноградников, – ни одой яркой краски! Воображение, помоги! Окрась всё в яркие весенние цвета!.. Нет, не помогло. Да еще эти, мелькающие за окном, обшарпанные стоянки, ободранные дома, хлам у обочин, на улицах… Закрыть глаза и вздремнуть? Да и Линка уже не смотрит в окно и скучает.
– Давай вздремнём, – закрываю глаза. – Но ведь должно же быть что-то интересное там, в Керчи?
Нет, вздремнуть не получилось и уже читаю Волошина:
Старинным золотом и желчью напитал
Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры,
Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры,
В огне кустарники, и воды как металл…
В долине, среди еще не оживших виноградников, бывшие владения князя Потемкина21.
«Пять лет назад стоял здесь минарет, – гид, – а сейчас от него осталось только основание, и забор соседского дома выложен из его камней. Правда, сохранилась входная дверь, на ней еще проступает резной орнамент и письмена, восхваляющие хана». И рядом – старая шелковица, почему-то обожжённая огнем.
– Запустение, разруха, – Линка ёжится, хмурясь: – И зачем согласилась… с тобой?
– Не грусти. Еще поедем к писателю Грину, поинтересней будет.
И вот и домик Грина… Три комнатушки. В первой – кровать, напротив – стол с бронзовой собакой; во второй – железная печка, рядом – пожилая женщина с черным котом на коленях. Почесать его за ухом?.. И третья – с портретом Грина, под которым поднос с камешками и самовар, а над ним – фотография Волошина. Да, и он бывал здесь.
А во дворе – бюст Грина.
– Какой же большой и громоздкий! – И Линка уже вчитывается в слова на мраморе.
– Ну да, ты права. Бюст огромный… рядом-то с этой крохотной хаткой.
Белая мраморная плита – на могиле, а из-под неё – изогнутое, выкрученное деревце крымской алычи.
– Смотри, – опять, Линка, – это деревце словно вырывается из-под плиты!
– Да, наверное, на семи ветрах росло… как и Александр Грин.
Но как же весело трепещут на нём, искривлённом, алые лоскутки, галстуки, красные ленточки!
А вот и каменоломни… Восемнадцать тысяч взрослых и детей прятались в них от фашистов, но почти все нашли смерть. И детское кладбище здесь же, а на мраморных плитах – игрушки. Спросила у гида: а что сделал Сталин, когда узнал о затворниках Аджимушкая? «Он наложил резолюцию: „Город предателей“, и о Керчи нельзя было даже упоминать».
В дневник
«У самой воды, на гальке – уточка-нырок. Подожди, не уходи! Но она встаёт и, прихрамывая, ковыляет к волнам. А они – наглые, лохматые! – бьют и бьют о берег галькой. Бесятся! Но откатились. И уточка – с ними. Где же она?.. Да вот, всплыла. Одиноким тёмным комочком. Но грязная пена взрывается, гребнем нависает над ней и она, словно спасаясь её злобы, снова ныряет в колыхающуюся водную стихию.
Ознакомительная версия.
